Актриса - Страница 2

А Славик словно и не замечает, что у неё игра не клеится. А ведь это её первый настоящий спектакль, если не считать школьной самодеятельности.

– Кто это? – спросила Стаська в перерыве.

Славик глаза отвёл.

– Где? – спрашивает.

– Там – в зале. Пришла с тобой… – Стаська спокойна, по крайней мере, внешне, – ну и что, может быть, знакомая, знакомая знакомых? – хотя на душе уже как-то мерзенько засвербело.

У Славика глаза чужие.

– Потом, – отвечает, – поговорим, спектакль доиграем.

Доиграем спектакль? Ха! Ха-ха! Доиграем спектакль…

Стаська уже не играла, так, механически двигалась по сцене, машинально повторяя заученные реплики. На вытаращенные глаза Маринки и Джамика не реагировала.

Правильно говорила мама: Стаська не может управлять своими эмоциями. Поэтому и Москву провалила, и сейчас провалила спектакль, подвела ребят.

Плохая из неё актриса, отец всё-таки прав. Но ей уже всё равно…

После вялых аплодисментов Славик смылся под руку с лярвой, объясниться не соизволил.

Ну и ладно, подумала Стаська, послала куда подальше пристававшего Джамика, и пошла домой. Реально пошла – пешком, пятнадцать остановок.

Домой пришла со стёртыми в кровь ногами (босоножки новые, чехословацкие – дрянь!) – матери не сказала ни слова, завалилась на кровать в своей комнате. Уставилась в потолок.

Мать вошла, встала на пороге.

– Ну, как премьера?

Премьера! Слова -то какие!

– Мама, выйди из комнаты. И дверь закрой с той стороны.

– Что случилось? Забыла слова?

– Я тебе сказала, выйди из комнаты! Оставь меня в покое, наконец!

– Почему ты разговариваешь со мной в таком тоне?

Боже мой! Губы дрожат, в глазах – слёзы. Вот ещё талант пропадает. Вся жизнь – игра. Погорелый театр одной актрисы. А зрители – отец-бедняга, да она – Стаська, дура доверчивая.

– Выйди и закрой дверь!

Хлопнула дверью. Пошла на кухню плакать.

Хотели сегодня отметить после спектакля, думали, соберутся у Маринки в общаге. А теперь вот лежи, слушай мамочкины всхлипы.

Маринка обещала, что уйдет к бабке, и соседку с собой утащит, и Стаська мечтала провести волшебную ночь – она и Славик. А теперь…

Набрала его номер, не отвечает. Гад! Кувыркается, наверное, с той. Руки заламывает, наваливается со спины, целует в шею… как только он умеет… Стаська застонала, заскрипела зубами.

Утром она шла по университетскому коридору, ещё по-новому пахнущему известкой, и чувствовала, как тяжелеет спина от липких злорадных взглядов.

Ладно, радуйтесь пока… – она встряхнула кудряшками и помахала рукой группке ребят, привычно стоящих у окна: заветное местечко – никому не занимать! – девчонки на подоконнике, мальчишки рядом – театральный кружок в сборе. Что-то Славика не видно, – подумала беспокойно.

Когда она подошла к окну, на подоконнике сидела только Маринка. Остальные растворились, даже не взглянув в её сторону.

У Маринки виноватый вид. Сколько раз Стаська говорила, чтобы она не делала этих дурацких тощих хвостиков по обе стороны прилизанной головы! Похожа на таксу, поджавшую хвост.

– Чего это они? – спросила Стаська. – Разбежались, как мыши.

Маринка слезла с подоконника. Смотрит Стаське в подбородок своими очёчками.

– У них дела… – шепчет.

– А ты почему не с ними?

– Но ведь ты моя подруга. Я обязана тебя поддержать.

– Правда? И в чём же? Думаешь, переживаю, что спектакль провалился? Очень надо. Подумаешь – спектакль. В следующий раз сыграю лучше.

– В следующий раз? – господи, сколько сочувствия в косеньких глазках. Ева-неудачница вздумала жалеть её, Стаську. Словно они поменялись местами… – Ты знаешь, Стася, ребята решили, что тебе не следует пока ходить в кружок. Ты ведь и сама, наверное, не захочешь? Из-за Славика…

– Из-за Славика? А что такое со Славиком?

– Как что? Он ведь женится. И тебе, наверное, неприятно будет… И, потом… Его невеста будет приходить на репетиции. Славик говорит, что у неё большие способности и, возможно, она будет второй Евой. И Славик просил, чтобы она ничего не узнала о вас… ну, в общем, он просил тебе передать, чтобы ты не приходила. Ну, ты понимаешь…

Нет, Стаська ничего не понимала.

– Понимаешь, там такая история! – Маринка закатила глаза. – Славик с этой девушкой очень давно встречается, ещё когда ему шестнадцать было, а ей… Ну сколько, если она его на пять лет старше? Так… – Маринка считает в уме.

Ну и тупица! Пять пишем два в уме… А Славик-то старушками, оказывается, интересуется. На пять лет старше… Значит той лярве крашенной сейчас двадцать семь? Старше Стаськи на восемь лет! Разве такое возможно? Сколько раз он говорил, что её юность для него словно глоток вина в жаркий день… а, впрочем, она подозревала, что он просто треплется. Вычитал где-нибудь, – непризнанный, блин, гений, – украл чужие слова. Что ему стоит… просто так походя… наплевать в душу… украсть чьи -то слова… чьё-то сердце…

Стаська старалась держаться, изображала холодность и презрение, но внутри всё переворачивалось и заходилось болью.

– Ну, значит, ей где-то двадцать было, – трещала Маринка. – Ну вот, они встречались, и у них такая любовь была, такая любовь! Ты ведь Славика знаешь – он такой! А потом Славик в армию ушёл, а она замуж вышла за другого и ребенка родила, представляешь: у неё сейчас сын четырех лет? Но она продолжала Славика любить, и когда он вернулся, она пришла к нему прощения просить, говорила, что любит, чтобы он её простил. Но Славик не простил, и тогда она решила с собой покончить – отравилась таблетками. Еле откачали, и Славик её пожалел, и снова стал с ней встречаться. А потом она опять к мужу вернулась ради ребенка, и тогда он с тобой закрутил… – Маринка виновато опускает глаза, но тут же мечтательно вздыхает: